Жил-был царь. У царя был сын, по имени Иван-царевич, и три дочери: Марфа-царевна, Ольга-царевна да Анна-царевна.

Жил царь, пожил, а когда состарился и занедужил, призвал к себе Ивана-царевича и говорит:

— Чую, сын любезный, не жилец я больше на свете. И вот тебе мой наказ: становись на царство. Царевны, сестры твои, все на выданье. Кто первый станет свататься, за того и отдавай.

Пожил старый царь еще день ли, два ли и умер.

Погоревал Иван-царевич, потужил, да что будешь делать! Заступил на царство.

Стал править.

А сестры все по отцу плачут, все в слезах да в печали.

Вот как-то раз и говорит Иван-царевич:

— А что, сестрицы, не сходить ли нам в заповедный сад погулять, кота-баюна послушать, поразмыкать грусть-тоску?

— Пойдем, братец, пойдем!

Едва успели в заповедный сад прийти, как набежала черная туча с ветром, грянул гром, и вдруг, откуда ни возьмись, налетел Ворон.

Ударился Ворон оземь и стал пригожим молодцем.

— Иван-царевич, отдай Марфу-царевну замуж за меня!

Вспомнил Иван-царевич родительский наказ и говорит:

— Коли люб ты сестрице, пусть идет. Марфе-царевне молодец по сердцу пришелся. А в царском житье ни пива варить, ни вина курить — всего вдоволь.

Стали свадьбу играть, пир пировать.

И только вышли гости из-за стола, как потемнело все кругом: набежала черная туча, грянул гром, и унесло Марфу-царевну с Вороном Вороновичем из горницы неведомо куда.

День за днем, неделя за неделей — и год на исходе, а о Марфе-царевне нет вестей.

Ольга-царевна да Анна-царевна стосковались по своей старшей сестре и просятся:

— Пойдем, братец, в заповедный сад, погуляем!

Только пришли в сад, как набежала опять черная туча, поднялась буря и ударил гром. Будто камень, под ноги упал ясный Сокол. Сокол ударился оземь и обратился добрым молодцем.

— Здравствуй, Иван-царевич! Я к тебе по доброму делу: свататься пришел. Отдай за меня Ольгу-царевну!

— За честь спасибо, а воли с сестры не снимаю. Пойдет за тебя — перечить не стану.

Поклонилась Ольга-царевна брату и молвила:

— Суженого не обойдешь, не объедешь!

И в тот же день сыграли свадьбу.

Не успели допировать, как зашумела непогода, ударил гром, и унесло Ольгу-царевну с Соколом Соколовичем из гор ницы, словно их и не бывало.

День за днем — будто дождь дождит, а неделя за неделей — как река бежит. Год прошел, а о Марфе-царевне да об Ольге-царевне никакого слуха нет.

Стосковалась Анна-царевна в одиночестве, сидит в тереме, никуда не выходит.

Ивану-царевичу жаль сестру:

— Пойдем-ка, Анна-царевна, в заповедный сад, погуляем Поразмыкай грусть-тоску.

Только пришли в сад, набежала черная туча с громом, с молнией, поднялась великая буря, и прямо из-под тучи налетел Орел. Пал Орел наземь и обратился таким молодцем прекрасным — ни в сказке рассказать, ни пером описать.

— Ну, Иван-царевич, принимай гостя! Породниться с тобой хочу: отдай за меня Анну-царевну.

— Неволить Анну-царевну не стану, а за честь спасибо. Вздумает пойти — совет да любовь.

— Видно, братец, и мне пришла пора свое гнездо вить, свой дом заводить, — сказала Анна-царевна.

Стали свадьбу играть.

Столованье было еще вполпира, а гости еще вполпьяна, как ударил сильный гром и такой поднялся вихорь, что двери с петель сорвало. Подхватил тот вихорь Анну-царевну с Орлом Орловичем, и унесло их неведомо куда.

Скучно Ивану-царевичу одному жить. Год прошел, а сестры будто в воду канули — ни слуху ни духу. Стал он думу думать: «Чего я все живу один-одинешенек! Пришла пора и мне на белый свет поглядеть, может быть, и о сестрах что поразведаю».

Министрам наказал царством править, а сам сел на коня — и только пыль столбом завилась за добрым молодцем.

Долго ли, коротко ли был в пути, в дороге, заехал в иное царство и видит: лежит рать побитая.

— Если есть кто живой, скажи мне: кто побил это войско?

Отозвался один человек:

— Я только жив остался, а побила всех Марья Моревна, прекрасная королевна.

Подумал Иван-царевич: «Вот какие на свете чудеса бывают: одна девица войско побивает. Хоть бы поглядеть на нее!» — и спросил:

— В кою сторону она уехала?

— Наполдень повернула.

Не стал добрый молодец мешкать, повернул коня наполдень.

Едет и день и два. На исходе третьего дня наехал опять на побоище: много лежит побитого войска.

— Эй, есть ли хоть одна живая душа? Откликнись, скажи: кто побил эту рать?

— Марья Моревна, прекрасная королевна, побила наше войско, — услышал он ответ.

Удивился Иван-царевич.

Не терпится ему: коня понужает, путь продолжает, торопится догнать богатырку.

Близко ли, далеко ли ехал — наехал на третье побоище: видимо-невидимо побитого войска.

— Коли есть тут жив человек, скажи: чье это войско? Кто побил такую рать-силу?

Приподнялся один воин из-под ракитова куста:

— Все три побитые рати — из Кощеева царства. Шли мы войной на Марью Моревну, прекрасную королевну, Кощея Бессмертного из плена выручать. А она в свое царство не допустила, в пути-дороге встретила, всех повоевала, в живых никого не оставила.

Объехал Иван-царевич кругом побоища и увидел: в чистом поле шатер стоит. У шатра конь пшеницу ест.

Подъехал к шатру, расседлал, разнуздал коня, пустил на волю, а сам глядит, что будет.

Конь прямо к пшенице пошел, другой конь посторонился, и стали вместе пшеницу есть.

«Моему коню место у корма нашлось, найдется и мне место в шатре у богатыря». Вошел в шатер, огляделся и глазам не верит: думал, богатыря увидит, а там спит девица такой пригожести, что он так и обмер. Эдакой красоты отродясь не видал!

Иван-царевичу и самому с дороги отдохнуть хотелось. Не стал он будить красавицу, а лег рядом и уснул крепким сном.

Прошло так сколько-то времени, пробудилась девица, огляделась и вскочила на ноги:

— Какой-такой невежа спит тут незваный-непрошеный в моем шатре, прохлаждается? Да еще и своего коня к моей пшенице пустил!

Схватила меч, замахнулась да призадумалась, опустилась рука с мечом. «Ведь и он мог бы убить меня сонную, да не убил. Сонного да лежачего бить — в том не удаль, не честь, а бесчестье».

И принялась будить незваного гостя:

— Встань, проснись, пробудись, добрый молодец!

Разбудила Ивана-царевича, стала ему пенять, выговаривать:

— Кто ты, чьего роду-племени? Из какой земли приехал сюда? Чего ради своего коня кормишь моей пшеницей? И сам без спросу в чужой шатер зашел да спать повалился!

— Родом я из царской семьи, а имя у меня простое и легкое: Иван-царевич. Не знаю, как тебя по имени зовут, как по батюшке величают. Уже не Марья ли ты Моревна, прекрасная королевна?

— Я и есть Марья Моревна.

— Так вот, Марья Моревна, прекрасная королевна, отдохнуть мне с дороги хотелось, а ты спишь! Жаль было будить, тревожить тебя. Не гневайся на меня, на дорожного человека.

На том Марья Моревна, прекрасная королевна, с Иваном-царевичем помирилась.

— Скажи мне, Иван-царевич, по своей ли воле едешь или неволя гонит тебя?

— Добрые молодцы всегда ездят по своей воле.

— Ну, а коли так, дело не к спеху, — останься, погости в моем царстве.

Иван-царевич с радостью согласился, и поехали они к Марье Моревне в царство.

Погостил там Иван-царевич с неделю и крепко полюбился прекрасной королевне Марье Моревне. А она ему с первого дня по сердцу пришлась. И скоро сыграли они свадьбу.

Много ли, мало ли жили-пожили, понадобилось Марье Моревне отлучиться в иное государство: сестру навестить. Стала она в путь собираться, Ивану-царевичу наказывала:

— Царством правь, за всем доглядывай. Во дворце по всем покоям ходи, только в тот чулан не заглядывай, что под поварней, где дверь лыком завязана, смолой запечатана. Туда не ходи ни за что, а пойдешь — худо нам будет.

Подала ему связку ключей, попрощались, и уехала Марья Моревна, прекрасная королевна.

Остался Иван-царевич время коротать, молодую жену до-жидать. День-другой прожил, и такая на него скука навалилась, что невмоготу стало!

Не знает, за что приняться, куда от тоски деваться. Запала ему дума: «Сколько времени тут живу, а ни палат, ни обзаве-денья не знаю. Какой я после этого хозяин!»

Взял он ключи и стал по покоям, по горницам ходить. Все палаты обошел, все службы осмотрел. Ни богатство, ни заморские диковины не радуют, не развлекают: гнетет его по-прежнему скука смертная.

Считает дни, когда Марья Моревна воротится, и тут вспомнил: «Что она мне про какой-то чулан говорила, ходить не велела?»

Как только вспомнил об этом, так всю скуку как рукой сняло. Ни о чем больше думать не может, как только об этом чулане.

«Что там хранится? И как так: жена знает, а мужу знать не велит. Где это видано, где это слыхано!»

Так ему не терпится узнать, что бегом побежал на поварню. Увидал в сенях замшелую лестницу в подполье. Спустился по лестнице, а там дверь: мохом поросла, лыком завязана, смолой запечатана.

«Тот самый чулан и есть, куда мне ходить не велено!» И так ему невтерпеж, что не стал лыки развязывать, не стал ключ искать, а понатужился, навалился плечом и вышиб дверь. Шагнул через порог, огляделся — ничего в том закутке не увидел, кроме паутины.

«Видно, не в тот чулан я попал».

И вдруг слышит где-то внизу, сбоку, глухой стон:

— Пить мне, пить подай! Пить мне, пить подай!

Пошел в ту сторону, откуда стон слышится, разглядел в стене чугунную дверь, приник ухом и слышит снова:

— Пить мне, пить подай!

Не стал Иван-царевич долго раздумывать, выломал и эту дверь. За дверью — еще одна лестница. Спустился по той лестнице в подземелье, а там огонь горит. Над огнем на двенадцати цепях железный котел висит. В котле, прикован за руки, за ноги, старик сидит, страшный, зеленый.

— Добрый молодец, пить мне, пить подай! Три года без воды маюсь.

Иван-царевич пожалел его, подал ведро воды. Выпил старик и еще попросил. Подал ему другое ведро воды; а тот выпил и еще пить просит. Принес Иван-царевич третье ведро.

И как только старик выпил третье ведро воды — тряхнул цепями, и сразу цепи у него на руках, на ногах перервались, как гнилые нитки.

Выскочил зеленый старик из котла:

— Ну, Иван-царевич, не видать тебе Марьи Моревны, как своих ушей! А за то, что ты меня, Кощея, водой напоил, силу мою воротил, я тебя два раза помилую, а уж третий раз на глаза не попадайся.

Зашумело, загрохотало, и вылетел Кощей Бессмертный из подземелья. Марья Моревна в ту пору домой воротилась. Подхватил ее Кощей Бессмертный у крыльца и унес в свое Кощеево царство.

Только успела крикнуть: — Не послушался меня, Иван-царевич, наделал беды! Не видаться нам теперь с тобой вовеки.

Погоревал, потужил Иван-царевич, снарядился в путь-дорогу. «Хоть весь белый свет обойду, а найду свою Марью Моревну!»

Ехал долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли — скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — увидел дворец. У дворца дуб стоит, на дубу Ворон сидит.

Слетел Ворон с дуба, ударился оземь — стал добрым мо-лодцем:

— Здравствуй, Иван-царевич, здравствуй, братец

Тут выбежала Марфа-царевна, гостя встретила, повела во дворец. Стали его угощать, про свое житье-бытье сказывать да у гостя выспрашивать.

Погостил Иван-царевич три дня, стал прощаться:

— Не могу дольше гостить. Надо мне ехать, Марью Моревну, прекрасную королевну, разыскивать!

— Э, брат, с разумом доставал, да без разума потерял ты Марью Моревну, — сказал Ворон Воронович. — Трудно тебе будет с Кощеем Бессмертным тягаться!

Марфа-царевна заплакала:

— Куда ты, братец, поедешь на верную смерть! Убьет тебя Кощей Бессмертный!

— Ну, сестрица, семи смертям не бывать, одной не миновать, а доброму молодцу надо о жизни помышлять.

И стал прощаться. Зять с сестрой вышли провожать. Ворон Воронович говорит:

— Что ж, ступай. Коли беда тебя постигнет, чем могу, помогу.

И дал ему вороново перо:

— Теперь буду знать, коль приключится какая невзгода.

Вскочил на коня Иван-царевич — и только пыль столбом вслед завилась.

Ехал день, два, и неделю и видит — стоит дворец краше прежнего. У дворца три дуба, а на дубах Сокол сидит. Как только Иван-царевич стал ко дворцу подъезжать, слетел Сокол наземь, оборотился добрым молодцем и закричал:

— Ольга-царевна, выходи дорогого гостя встречать!

Выбежала средняя сестра на крыльцо, поздоровалась, от радости не знает, куда Ивана-царевича усадить, чем накормить. Накормили, напоили, спать уложили.

На другой день Иван-царевич встал раненько, умылся беленько:

— Ну, спасибо за хлеб, за соль, надо мне ехать.

— Что ты, что ты, братец! Погости у нас хоть с недельку, куда тебе торопиться!

— Нет, не могу я остаться: надо мне ехать, Кощея Бессмертного разыскать, Марью Моревну выручать.

Ольга-царевна заплакала, а Сокол Соколович говорит:

— Трудно тебе придется, да делать нечего — сам во всем виноват. Ступай.

И подал ему на прощанье, соколиное перо:

— Теперь буду знать, коль приключится какая невзгода с тобой.

Обнялись они в последний раз, и отправился Иван-царевич в путь. Ехал, ехал — заехал в глухой, темный лес, никакого жилья нету. Конь притомился, и самому пить-есть захотелось.

И тут выехал на поляну, смотрит — стоит краше прежних двух дворец. Около дворца девять высоких дубов, а на тех девяти дубах сидит Орел. Увидал Орел Ивана-царевича, слетел на землю и обернулся добрым молодцем:

— Давно тебя ждал, братец любезный!

Повел во дворец. — Анна-царевна, что есть в печи, все на стол мечи!

Анна-царевна стол накрыла, наставила всяких кушаний, вин и медов. Дорогого гостя зять с сестрой потчуют. Накормили, напоили, стали выспрашивать. Иван-царевич про свое житье-бытье стал рассказывать: как он поехал сестриц проведать, как повстречался с Марьей Моревной, прекрасной королевной, и как Кощея Бессмертного водой напоил, а тот Марью Моревну похитил.

— И вот надо теперь мне поспешать — жену выручать.

— Это мы все, братец любезный, знаем, — говорит Орел

Орлович. — С разумом ты женился, да без разума жены лишился. Трудно тебе Марью Моревну выручать, с Кощеем Бессмертным воевать!

— Трудов не боюсь, все равно семи смертям не бывать, а одной не миновать. Лучше живому не быть, чем без Марьи Моревны век прожить.

Отдохнул Иван-царевич и стал в путь собираться. Орел Орлович подает ему орлиное перо:

— Храни его всегда при себе. Если беда с тобой приключится, я знать буду и, чем могу, тебе помогу.

Иван-царевич поблагодарил зятя с сестрой, вскочил на коня и отправился в Кощеево царство.

Долго ли, коротко ли ехал добрый молодец, подъехал к высокому дворцу и увидел: у окна сидит Марья Моревна, такая кручинная, что глядеть на нее жалость берет.

Увидала она Ивана-царевича, горько заплакала:

— Ах, Иван-царевич, сокол мой ясный, зачем ты сюда пришел? Меня ты не выручишь, а себя погубишь. Воротится Кощей, убьет тебя. С разумом меня замуж взял, да без разума потерял.

— Не сердись, Марья Моревна! Прости мне мою вину, вперед таков не буду. А теперь пришел тебя выручать. Лучше уж с тобой умирать, чем одному век коротать. Поспешай, поедем прочь отсюда!

Только они уехали, как Кощеев челядинец обратился птицей ястребом и полетел в царство Змея-горыныча. Там Кощей Бессмертный на свадьбе гулял.

— Что ты тут пьешь, гуляешь, о своих землях совсем забыл! Ведь Иван-царевич Марью Моревну увез!

Кинулся Кощей к своему коню:

— Ну, конь, выручай! Пока мы тут гостили, Иван-царевич Марью Моревну увез. Можем ли беглецов догнать?

Отвечает конь:

— Торопиться некуда. Пей, гуляй еще трое суток, а потом ложись спать. Когда выспишься, пирогов напечем, пироги съедим, тогда и поедем.

Вот Кощей еще трое суток попировал, трое суток проспал, пирогов напекли, наелись и поехали в погоню. Не успел Кощей Бессмертный сесть на своего коня, как уже догнал Ивана-царевича с Марьей Моревной:

— Ну, Иван-царевич, в первый раз я тебя живым оставил и сейчас тоже помилую за то, что ты меня водой напоил, силу мою воротил. А уж больше не надейся на пощаду — не быть тебе живому, коли еще раз попадешься на глаза.

Иван-царевич кинулся на него с мечом. Меч не сечет, а Кощей смеется:

— Глупый же ты, Иван-царевич, коли на свою силу да на острый меч понадеялся! Меня меч не сечет и никакая сила не берет.

Подхватил Марью Моревну, поворотил коня — только их и видел добрый молодец.

Кручинится, думает: «Как мне быть, как Марью Моревну выручить? Лучше смерть в бою принять, чем ее в неволе оставить».

И поехал опять в Кощеево царство. Кощееву коню три поскока скочить, а Ивану-царевичу три недели ехать. Пока он был в пути, в дороге, Кощей собрался за тридевять земель, в тридесятое царство, своему челядинцу-оборотню наказывал:

— Поеду к Змею-горынычу на крестины. Ты за домом поглядывай, а что случится — весть подай!

Иван-царевич добрался до Кощеева царства, подъехал ко дворцу, смотрит — сидит Марья Моревна у окошка уплаканная, на свою сторону поглядывает. Увидала его, еще горше заплакала:

— Зачем ты воротился сюда? Все равно нам не уехать! Кощей догонит на своем коне, убьет тебя.

— Все равно когда-нибудь умирать надо будет. Лучше умереть, чем с тобой в разлуке жить.

Марью Моревну эти слова утешили. Не стала она перечить, Ивана-царевича накормила, напоила, дали время коню отдохнуть — и уехали.

А челядинец птицей ястребом обратился и полетел в Змее-горынычево царство, прямо в ту пещеру, где шел пир-столованье.

— Ты тут пьешь, гуляешь, забавляешься, а у нас в царстве беда стряслась: опять Иван-царевич приехал и Марью Моревну увез!

— Когда уехали из нашего царства?

— Да уж с неделю времени будет.

Кощей пошел на конюшню и говорит своему коню:

— Пока тут пир пировали, Иван-царевич в наше царство приезжал и Марью Моревну увез. Прошло тому с неделю времени, можем ли мы догнать?

Конь отвечает:

— Пируй, гуляй спокойно еще три дня, потом отдыхай три дня, а потом пусть тесто ставят да пироги пекут. Когда пирогов наедимся, тогда их и догоним.

После того еще три дня Кощей пировал, потом на три дня спать завалился, а потом приказал тесто ставить да пироги печь. Наелись горячих пирогов, сел Кощей на своего коня и через три поскока настиг Ивана-царевича с Марьей Моревной:

— Ну, теперь тебе пощады не будет!

Рассек своим заколдованным мечом Ивана-царевича на мелкие куски: «Пусть сороки да вороны клюют!», а Марью Моревну повез в свое царство.

— Видала, что с твоим Иваном-царевичем сделал? То же и тебе будет, коли за меня замуж не пойдешь!

А в это время, когда рассек Кощей Бессмертный Ивана-царевича, у Ворона Вороновича, у Сокола Соколовича и у Орла Орловича на перьях кровь выступила.

— Видно, с нашим братцем беда приключилась! И все трое слетелись к тому месту, где Иван-царевич лежал.

Говорит Орел Орлович:

— Ты, Ворон Воронович, лети за мертвой водой, ты, Сокол Соколович, доставай живую воду, а я здесь останусь тело караулить.

Ворон Воронович с Соколом Соколовичем улетели, а Орел Орлович каждый кусок ключевой водой обмыл и сложил все куски в одно тело, как надобно быть.

Тем временем Ворон да Сокол воротились, брызнули мертвой водой — срослось тело, брызнули живой водой — Иван-царевич потянулся, открыл глаза и говорит:

— Ах, как долго я спал!

— Веки веков тебе бы тут спать, если бы не мы, — отвечали зятья. — Вставай да пойдем к нам в гости.

— Нет, братцы любезные, не могу я в гости идти, надо мне Марью Моревну выручать. Когда вызволю ее от Кощея, тогда мимо не проедем — погостим у вас.

Попрощался Иван-царевич, поблагодарил зятьев и отправился в Кощеево царство.

Увидела его Марья Моревна, от радости и плачет и смеется: — Ты ли это, ненаглядный мой Иван-царевич?

— Я самый и есть.

И рассказал, как Ворон Воронович, Сокол Соколович да Орел Орлович выручили его из беды.

— Видно, одной силой да мечом не одолеть Кощея, он хитёр-мудр, надо его перехитрить. Ты выспроси, где он достал себе такого коня, и узнай как-нибудь, где находится смерть Кощеева, а там уж мое дело с ним посчитаться.

Марья Моревна в ту пору одна во дворце была. Привела Ивана-царевича в горницу, накормила, напоила и отворила погребицу:

— Ухоронись в подполье до поры до времени.

Только успела погребицу затворить, как зашумело, загремело — налетел Кощей Бессмертный:

— Фу-фу-фу, что за чудо, что за диво? У меня в горнице русским духом пахнет!

Марья Моревна говорит: — Что ты, миленький, откуда тут русскому духу быть? Ты по белу свету летал, там русского духу набрался. Садись-ка пообедай да ложись отдохни.

Полюбились Кощею ласковые речи. Сел за стол, хлеба печь оплел, полбыка жареного съел, половину сорокаведерной бочки вила выпил и повалился на лавку отдыхать.

Марья Моревна подсела к нему и заговорила:

— Таково мне было скучно без тебя, а как воротился домой — всю скуку как рукой сняло, будто летним солнышком обогрело!

Любо Кощею слушать такие слова, лежит ухмыляется.

— Сладки твои речи, Марья Моревна, а коли правду молвила, так давай же веселым пирком да за свадебку. Иван-царевич теперь не придет, не приедет: его давно сороки да вороны расклевали.

— Знаю, что нету в живых Ивана-царевича, знаю, что нет мне вровню жениха, кроме тебя. За тебя и выйду, как по смерти Иванушки год минет.

Кощей рад-радехонек: год — не век, недолго ждать. Марья Моревна спрашивает:

— Где ты достал себе такого коня?

— Своего коня достал я за тридевять земель, в тридесятом царстве. Там за огненной рекой живет моя тетка, Яга Ягишна. Есть у нее кобылица, за три дня кругом всего белого света облетает, в тридцать лет один раз жеребится. Кто у тетки три дня двенадцать кобылиц пропасет, ни одной не упустит — тому она жеребенка от той кобылицы дает, а кто не управится — тому голову прочь. Много туда добрых молодцев хаживало, а назад только я один воротился. Ягишных кобылиц упасти — горе да беда, а через огненную реку переправы и вовсе нет.

— А как ты себя сохранил, через огненную реку переправился?

Показал Кощей ширинку [ширинка — это полотенце]:

— Махнешь этой шириной три раза вправо — мост высокий через реку станет, огонь не достанет, махнешь трижды влево — моста как не бывало. — И кинул ширинку в укладку.

Марья Моревна к Кощею ластится:

— Не утаи, откройся мне: где твоя смертынька находится?

— Много будешь знать, скоро состаришься!

— Коли бы знала да ведала, где твоя смерть, оберегал бы тебя от всякой напасти.

— Слыхал я от матери, что смерть моя — в голике, а голи: под печью валяется.

Марья Моревна вскочила, голик из-под печки достала, завернула в шелковый платок и поставила в красный угол.

Засмеялся Кощей:

— У бабы волос долог, да ум короток! Мыслимое ли дело, чтобы смерть моя была в голике! Смерть моя — в яйце, яйцо — в утке, утка — в зайце, заяц в железном сундуке сидит, сундук на крепкий замок закрыт и закопан под самым большим дубом на острове Буяне, посередь моря-океана. Вот где смерть моя находится. Если бы кто и добрался до того острова, все равно моя смерть в руки не дастся.

Ночь переночевали. Утром Кощей съел половину жареного быка, выпил три ведра вина, стал в путь снаряжаться:

— Поеду моего друга, Змея-горыныча, навестить, погощу у него, а когда вернусь, чтобы все было к свадьбе готово.

Только Кощей за ворота, как Марья Моревна Ивану-царевичу все рассказала, дала чудесную ширинку, напекла пирогов-подорожников, и отправился Иван-царевич за тридевять земель, тридесятое царство, к Яге Ягишне коня добыть либо буйную голову сложить.

Шел он, шел, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли. Съел все подорожники, что напекла Марья Моревна, и от усталости да от голода совсем из сил выбился.

Сел на придорожный камень отдохнуть.

Бежит мимо медведица с медвежатами. Натягивает он тугой лук, кладет стрелочку каленую, ладится стрелять медведицу.

— Не стреляй меня, добрый молодец, — говорит медведица, — не сироти моих медвежатушек! Я тебе пригожусь.

Послушался Иван-царевич, перетерпел голод, отдохнул и дальше пошел.

Шел, шел, опять притомился; и голодно ему, и жажда донимает. Увидал большой улей: «Дай-ка, медом полакомлюсь!»

А пчелиная матка ему:

— Не тронь, Иван-царевич, моего меду, не зори нашего улья! Я тебе службу сослужу.

— Ну, что с тобой делать! Видно, придется еще потерпеть.

И тронулся в путь. А голод — не тетка: так отощал, что насилу ноги передвигает.

Прошло сколько там времени, вышел к морю. Видит, у самой воды, на песке, щука большая лежит, рот разевает.

«Ну теперь нашел, чем голод утолить!»

Только руку протянул — щуку взять, взмолилась она:

— Добрый молодец, пусти меня в море! Я тебе верой-правдой послужу.

Подумал Иван-царевич: «Медведицу отпустил, пчелок не обидел, а щука чем виновата? Потерплю еще часок, может быть, жилье недалеко».

Кинул щуку в море, подтянул кушак потуже, путь продолжает.

Невдалеке от моря увидел избушку. Пошел в ту сторону, а избушка за рекой стоит. В реке не вода бежит, а огонь горит, пламенем полыхает. Вытащил из-за пазухи Кощееву ширинку, махнул ширинкой направо раз, другой и третий — перекинулся через реку горбатый мост выше огня.

Перешел Иван-царевич на другой берег, махнул ширинкой налево три раза — не стало моста. На пригорок поднялся — перед ним избушка на курьей лапке, на веретенной пятке. Вокруг высоким тыном обнесена, на каждом колу человечья голова насажена, только один кол пустой.

Подумал Иван-царевич: «Не моей ли головы этот кол дожидается?»

— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Мне не век вековать, только ночь ночевать.

Избушка повернулась к лесу задом, к доброму молодцу передом. Иван-царевич на крылечко поднялся, дверь распахнул, а в избушке сидит баба Яга, костяная нога, нос в потолок врос, руки как крюки. Сидит Яга Ягишна, нитки сучит, костяной ногой стучит.

Увидала Ивана-царевича, рот до ушей растянула:

— Ох, давно русского духу не слыхала, а нынче русский молодец сам в руки дается!

— Погоди, старая карга, рот разевать. Сперва напои, накорми дорожного человека, баньку истопи, дай помыться, попариться, а потом будем с тобой разговоры разговаривать.

Старуха подполье открыла, на коленки стала, каравай достала, к печи кинулась, заслонкой забренчала, щей плеснула, накормила, напоила, баню истопила. Иван-царевич напарился, намылся, пришел — на лавку повалился.

Стала Яга Ягишна выспрашивать:

— От дела, добрый молодец, лытаешь или дело пытаешь?

— Слышал, бабушка, есть у тебя конь-бегунец. Мне как раз конь надобен.

— Есть, есть у меня конь-бегунец, только так не дам, надо его заслужить. Ну, да ведь у меня не три года, не год служить, только три дня кобылиц пасти. Упасешь кобылиц — получай бегунца, не упасешь — на себя пеняй. Видал, поди, сколько голов на кольях в тыну? Только одной головы там еще не хватает.

Поутру встали, накормила Яга Ягишна Ивана-царевича, выгоняет двенадцать кобылиц, все одной масти, волос в волос. Кобылицы хвосты задрали, кинулись в лес бежать, какая куда. Только их и видел Иван-царевич.

Побрел он в лес, сел на пенек, пригорюнился.

Откуда ни возьмись, подбегает медведица:

— Не тужи, Иван-царевич, все дело справится. Выломай себе прут покрепче да ложись отдыхай спокойно. Вечером я всех кобылиц соберу. Ты их тем прутом знай по бокам охаживай, и никуда они не денутся, все как одна домой побегут.

Медведица убежала, а Иван-царевич выломал рябиновый прут, к пеньку привалился и заснул крепким сном.

Солнце стало на закате, пошел по лесу конский топ, выскочили из разных сторон все двенадцать кобылиц, дрожат, гривы колом стоят.

Иван-царевич принялся их рябиновым прутом по бокам стегать. Рябина не ольха — гнется, не ломается, вкруг хребта обвивается. Так проучил, что все кобылицы в мыле домой прибежали.

Яга Ягишна ворота отворила, заперла кобылиц в конюшню:

— Ох, злодей, не столько кормил, поил, сколько гонял да мучил!

На стол собрала, накормила Ивана-царевича:

— Ложись спать, завтра со светом вдруг разбужу!

Иван-царевич спит не спит, слышит — схватила Ягишна железный прут, побежала в конюшню:

— Ах, такие-сякие, что я вам говорила? Не могли убежать да скрыться!

И до тех пор их била, стегала, покуда железный прут не обломала.

— Да куда мы, матушка, могли скрыться? Как со всего белого света, сбежались в наш лес медведи! Не видать бы тебе нас, коли бы домой не убежали. Съели бы нас медведи.

На другой день, ни свет ни заря, разбудила Яга Ягишна Ивана-царевича, сунула ему краюху хлеба:

— Поди, службу справляй.

Только Иван-царевич выгнал кобылиц за ворота, как они хвост трубой — и разбежались в разные стороны. Остался Иван-царевич один, побрел в лес, присел на пенек, запечалился: «Как табун собрать да домой пригнать всех до единой?»

А в это время прилетела пчелка:

— Ж-ж-ж, не тужи, Иван-царевич, ложись почивай, а вечером дело справится. Знай их кнутом стегай, и все до одной дома будут.

Пчелка улетела, а Иван-царевич свил кнут и спать повалился.

Только солнышко стало садиться, как пошел по лесу шум, и одна за другой выскочили с разных сторон двенадцать кобылиц, все в пене, боками поводят, ушами прядут. Иван-царевич свистнул, крикнул, кнутом взмахнул — побежал домой.

Яга Ягишна стоит у ворот, ругается: — Вот злодей, вот душегуб! Только и знал, что день-деньской гонял, а не поил, не кормил!

Со двора пришла, в чашку щей плеснула, кинула на стол черствую горбушку:

— Ужинай!

Иван-царевич щей похлебал, лег на лавку, кафтаном укрылся, а сам не спит — слушает, что будет.

Яга Ягишна схватила медный прут, побежала в конюшню, принялась кобылиц медным прутом стегать да приговаривать:

— Худо я вчера вас учила: опять не могли укрыться!

— Век бы не найти, не собрать, коли бы не пчелы. Налетело пчел видимо-невидимо — и так нас жалили, гоняли, что не стало мочи терпеть!

— На суше не могли скрыться, завтра в воде ухоронитесь!

Утром все кобылицы рассыпались по морскому берегу и кинулись в море. Только круги да пузыри по воде пошли. Потом все стихло. Сидит Иван-царевич на камне у самой воды, задумался: «Как их на дне морском искать станешь?» А в это время высунулась из воды щука:

— Не горюй, Иван-царевич, всех до одной к тебе пригоню. Я сегодня тебе послужу и вперед твоего добра не забуду, только вспомни меня, когда понадоблюсь.

Щука скрылась, а Иван-царевич стал день до вечера коротать. И как стало солнышко на закате, всколыхнулось море, выскочили на берег одна за другой все кобылицы, дрожат, фырчат, гривы колом стоят.

Увидала баба Яга в окно, что Иван-царевич кобылиц пригнал, стала считать. Считала, считала, костяной ногой топнула, руками всплеснула:

— Ох, такие-сякие, не могли-таки ухорониться! Ну да все равно живого не выпущу.

Выбежала на крыльцо:

— Хорошо, молодец, службу справил! Поди теперь в крайнюю конюшню, там твой бегунец стоит.

Пошел Иван-царевич в конюшню, а там стоит заморенный конишка.

— На таком одре только воду возить, а не богатырю ездить!

Тут заговорил конь:

— Не торопись, Иван-царевич, хулить меня, а выслушай. По три ночи Яга Ягишна мою силу в кобылиц переводила, чтобы могли они от тебя скрыться, а в эту ночь, коли будешь спать, она и из тебя всю силу выведет и тогда не быть тебе живому.

Надо нам с тобой сегодня ночью перебраться через огненную реку. За рекой растет разрыв-трава. Покатаюсь по утренней росе на том лугу — и вся моя сила воротится. Как поужинаешь, спать не ложись, а поди ко мне.

Баба Яга ласково встретила Ивана-царевича, наставила разных кушаний, напитков:

— Кушай, добрый молодец! Был ты у меня в услужении, а стал гость дорогой. Ешь — наедайся, пей — напивайся, спи, отдыхай сколько хочешь: будить на заре не стану.

А про себя шепчет: «Будешь так крепко спать, что и век не встать».

После ужина Яга Ягишна уснула, а Иван-царевич потихоньку пробрался на конюшню, выпустил коня и повел его к огненной реке. Махнул ширинкой направо раз, другой и третий — стал над рекой высокий мост. Переправился на другой берег и махнул ширинкой налево не три, а два раза — остался мост, только чуть держится.

Конь нашел лужок, где росла разрыв-трава, и, как только заря занялась, покатался по росе, встал, встряхнулся:

— Ну, Иван-царевич, теперь я совсем справился. Поедем, куда тебе надобно.

— Надо мне попасть на остров Буян, что лежит посередь моря-океана.

— Садись, поедем.

Тем временем баба Яга пробудилась, слезла с печи, смотрит — нет Ивана-царевича. Бросилась в конюшню — и там никого.

— Сам ушел и коня увел! Ну, погоди, Иван-царевич, посмеюсь и я, когда твоя голова будет у меня на шесте.

Вскочила в каменную ступу и кинулась в погоню. Пестом ступу толкает, помелом следы заметает. Видит — через огненную реку мост перекинут. Стала по мосту переправляться, а мост чуть держался, посреди реки обломался. Провалилась Яга Ягишна в огненную реку и сгорела.

Иван-царевич приехал к морю-океану, махнул ширинкой три раза — протянулся мост до острова Буяна.

Через море переехал и стал на острове Буяне под самым высоким дубом яму копать. Копал, копал — выкопал железный сундук. Только замок отбил, крышку приоткрыл, как заяц выскочил из сундука и убежал в лес. Бросился Иван-царевич в лес, а навстречу ему медведица с зайцем выходит.

Иван-царевич зайца разорвал, вылетела из зайца утка, взвилась в небо. Добрый молодец схватил лук, подстрелил утку, упала утка в море. Что теперь делать? И вспомнил про щуку. В ту же минуту, откуда ни возьмись, показалась щука, схватила щука утку и приплыла к берегу:

— Возьми, добрый молодец! Я век твое добро не забуду. Иван-царевич утку разорвал, яйцо в платок завернул и сунул в седельную суму. Вскочил на коня:

— Поспешай в Кощеево царство!

Приехал к Кощееву дому. Марья Моревна выбежала пи крыльцо вся в слезах:

— Ох, Иван-царевич, сейчас Кощей воротится, опять тебя смерти предаст!

— Ну, теперь мы с Кощеем потягаемся! Кто кого смерти предаст — дело покажет. Садись на коня.

Подхватил Марью Моревну, посадил позади себя и уехал. В ту пору Кощей воротился, на крыльцо подымается, кричит:

— Готова ли Марья Моревна под венец идти?

Выбегают слуги: — Приезжал сюда Иван-царевич и увез Марью Моревну.

Кощей рассердился:

— Зачем отпустили?

Кинулся на слуг: кому руку оторвал, кому ногу, а других и вовсе жизни лишил. Побежал на конюшню и говорит своему коню:

— Не знаешь ты моего горя: Ивана-царевича зятья оживили, и увез он опять Марью Моревну!

Отвечает конь:

— Теперь мешкать некогда: у Ивана-царевича конь — мой младший брат. Садись скорее.

Кинулся Кощей в погоню, вот-вот настигнет Ивана-царевича с Марьей Моревной. Под ним вещий конь спотыкаться стал.

Заругался Кощей, зашумел: — Что ты, волчья сыть, травяной мешок, спотыкаешься?

— Чую беду-невзгоду над тобой.

— Не надо мной, а над Иваном-царевичем невзгода!

И ударил коня плетью так сильно, что рассек мясо до кости. Взвился конь выше лесу, чуть пониже облака.

В ту пору проговорил Иванов конь:

— Не догнать бы меня моему старшему брату, да Кощей один, а нас двое. Достань-ка, Иван-царевич, яйцо из сумы, скоро догонит нас Кощей.

В это время Кощей закричал:

— Стой, Иван-царевич, все равно не убежишь от меня!

Добрый молодец размахнулся, кинул яйцо оземь. В ту же минуту грянул гром и пошел смрад по земле, а Кощей с коня повалился. Иван-царевич дров набрал, в костер сложил, сжег Кощея на том костре и пепел по ветру развеял, а сам сел на Кощеева коня, и поехали они без нужды, без помехи.

Попировал у Ворона Вороновича, у Сокола Соколовича да у Орла Орловича, а потом Иван-царевич с молодой женой воротился в свое царство.

Тут на радости задали они пир на весь мир. Три дня попировали, а потом и за дела приниматься стали.

под редакцией Михаила Шолохова